В ноябре 1937 года  командующий  Тихоокеанским  флотом  Г.П.Киреев  был вызван в Москву.  Я провожал  его  на  вокзале.  Давая  мне указания, он был несколько рассеян и взволнован. А  когда  собрались в его вагоне, он показался мне даже  печальным.  Не  с  таким  настроением  обычно выезжали в Москву. Но до Киреева так же  уехали  М.В.Викторов  и  Г.С.Окунев и... не вернулись. Предчувствие не обмануло Киреева. Вскоре  до  меня  дошли слухи, что он арестован.

     Я ожидал нового командующего, считая себя еще недостаточно опытным  для такого огромного морского театра. В  конце  декабря  получил  телеграмму,  в которой сообщалось о моем назначении командующим  с  присвоением  очередного звания, и без рассуждений, хотя и с  некоторой  опаской,  занял  этот  пост.

Молодость, избыток сил в какой-то степени компенсировали  недостаток  опыта. По мере того как я вникал в обязанности командующего флотом,  возникали  все новые и новые проблемы. Хлопот и беспокойств было много. Впрочем, вступая  в командование флотом, я не ждал легкой жизни. Однако трудности,  связанные  с

быстрым ростом морских сил, с необходимостью надежно укрепить рубежи страны, осложнялись и усугублялись ударами, которые  мы  получали,  казалось  бы,  с совсем  неожиданной  стороны,  -  арестами  командных  кадров. Я впервые столкнулся с репрессиями против подчиненных мне людей. Хотя я их еще  близко не знал, все равно происходящее вызывало недоумение и тревогу.

     В памяти вставали события минувшего года, которым я сразу не придал должного значения. Моя работа  в  Испании  была,  очевидно, тому причиной. Издалека все выглядит  иначе.  Вспомнилось,  как  главный  военный  советник Г.М.Штерн вызвал меня из Картахены в Валенсию. Я вошел к нему в кабинет и не услышал  обычных  шуток.  Григорий  Михайлович не сказал даже своего излюбленного "Салуд, амиго", только молча протянул мне телеграмму из Москвы. В ней сообщалось об  аресте  М.Н.Тухачевского,  И.П.Уборевича,  И.Э.Якира  и других крупных военачальников. То были люди,  стоявшие  у  руля  Вооруженных Сил. Что могло  толкнуть  их  на  чудовищные  преступления,  в  которых  они обвинялись?

     Из арестованных я знал одного Якира, да и то видел лишь однажды, когда он посетил в 1933 году крейсер "Красный Кавказ". Штерн был хорошо знаком со всеми, кто упоминался в  телеграмме.  Он  долгое  время

работал в  Москве, встречался с ними и на  службе, и во внеслужебной обстановке. Я видел, что он поражен не менее меня.

     Мы были в кабинете вдвоем. Штерн рассказывал  о  Тухачевском и Якире, которых знал особенно хорошо. Он высоко  оценивал  их  деятельность  в  годы гражданской войны, их роль в  строительстве  Вооруженных  Сил.  Так  что  же произошло? Штерн только пожимал плечами, но не высказывал никаких сомнений в правильности ареста. Тем меньше мог  в  этом  сомневаться  я.  Вернувшись  в Картахену, я информировал товарищей-добровольцев о телеграмме, прочитанной в Валенсии. Не могли мы себе представить тогда, что никакого  преступления  не было, что арестованные военачальники - жертвы страшного произвола.

     Вернувшись в Москву из Испании, я узнал о новых арестах. В первый день, еще  по  дороге  в  наркомат,  я  встретился  на  Гоголевском   бульваре   с К.А.Мерецковым. Мы познакомились с ним еще в  Испании.  -  Куда  спешишь?  - остановил он меня. - Да вот,  надо  доложиться  своему  начальству.  -  Если Орлову, то можешь не торопиться, он вчера арестован.

     Я сперва не поверил Кириллу Афанасьевичу. Но такими  вещами  не  шутят. Весть подтвердили другие, и все  равно  она  не  укладывалась  в  голове.  Я вспоминал беседы с Владимиром Митрофановичем Орловым, все, что знал  о  нем. Были у него свои  слабости,  недостатки, но чтобы такой  человек  изменил Родине?!

     А товарищи рассказывали все  о  новых  арестах.  На  Черном  море  были арестованы  Н.Моралев,  А.Зельинг,  А.Рублевский...  Я  считал  их  честными советскими командирами, все силы отдававшими флоту. В них я до  сих  пор  не сомневался. Как же так?

     - Если ошибка - разберутся,  -  успокоил меня товарищ, с которым я осторожно поделился своим недоумением.

     И я принял тогда эту удобную формулу, еще глубоко  не  задумываясь  над происходящим. Но теперь, во  Владивостоке,  когда  арестовывали  людей,  мне подчиненных,  за  которых  я  отвечал,  успокаивать  себя  тем,  что  где-то разберутся, я уже не мог. Было непонятно и другое - как арестовывают  людей, даже не поставив в известность командующего?  Я  высказал  эти  мысли  члену Военного  совета  Я.В.Волкову. Оказалось, он лучше осведомлен  о происходящем. Значит, мне не доверяют, что ли?

     Некоторое время я еще терпел. Но в феврале 1938 года прокатилась  новая волна арестов. Опять я узнавал о них  уже  задним  числом.  Как-то  позвонил комендант  береговой  обороны  А.Б.Елисеев,  спросил,  не  знаю  ли  я,  что случилось с командиром  артиллерийского  дивизиона  на  острове  Русский.  Я ничего не знал.

     - Три дня не выходит на службу, - сообщил Елисеев. - Видно, арестовали.

     Предположение подтвердилось. Тогда я отправил телеграмму в  Центральный Комитет партии. Я писал, что считаю неправильной практику  местных  органов, которые арестовывают командиров без ведома командующего,  даже  не  поставив его в известность о происшедшем. Ответа не получил.

     Прошло несколько  дней,  и  ко  мне  приехал  начальник  краевого  НКВД Диментман.

     - Имейте в виду, - сказал он в тоне сердитого  внушения,  -  не  всегда надо кого-то извещать, если арестовывают врага народа.

     Я ответил, что обращался не к нему, а в ЦК партии,  а это не только мое право, но и обязанность.

     Диментман ушел весьма раздраженный, но аресты с этого дня прекратились. Несколько недель все было тихо.

     В начале апреля 1938 года мне сообщили, что  на  Тихий  океан  выезжает нарком ВМФ П.А.Смирнов. Я уже довольно давно ждал встречи с ним.  Надо было доложить о нуждах флота, получить указания по работе в  новых  условиях.  Мы понимали, что реорганизация  Управления  Военно-Морскими  Силами  связана  с большими решениями  по  флоту.  Страна  начинала  усиленно  наращивать  свою морскую мощь. Мы  думали,  что нарком поможет нам разрешить все эти вопросы.

     - Я приехал навести у вас порядок и почистить флот от врагов народа,  -объявил Смирнов, едва увидев меня на вокзале.

     Остановился нарком на квартире члена Военного совета Волкова, с которым они были старинными приятелями. Первый день его пребывания  во  Владивостоке был занят беседами с начальником НКВД. Я ждал наркома в  штабе.  Он  приехал лишь около полуночи.

     Не теряя времени, я стал докладывать о  положении  на  флоте.  Начал  с Главной базы. Весь  ее  район  на  оперативной  карте  был  усеян  условными обозначениями.  Тут  было  действительно  много  сил.  Аэродромы,   батареи, воинские части располагались вдоль побережья и на  многочисленных  островах. Соединения кораблей дислоцировались в бухте Золотой Рог и в ближних гаванях. Но чем дальше на север, тем меньше становилось сил,  тем  слабее  защищались опорные пункты и базы. Отдельные участки побережья находились по договору  в

руках японских рыбаков, и это еще больше осложняло положение.

     Я видел, что нарисованная мной картина произвела на народного комиссара большое впечатление. Но когда я стал говорить о  нуждах  флота,  П.А.Смирнов прервал меня: - Это обсудим позднее.

     "Ну что ж, - подумал я, - пускай  поездит,  посмотрит  своими  глазами. Тогда будет легче договориться".

     - Завтра буду заниматься с Диментманом,  -  сказал Смирнов в конце разговора и пригласил меня присутствовать.

     В назначенный  час  у  меня  в  кабинете  собрались  П.А.Смирнов,  член Военного  совета  Я.В.Волков,  начальник  краевого НКВД Диментман и его заместитель по флоту Иванов.  Диментман  косо  поглядел  на  меня  и  словно перестал замечать. В разговоре он демонстративно обращался только к наркому.

     Я впервые увидел, как решались тогда судьбы людей.  Диментман  доставал из папки лист бумаги, прочитывал фамилию, имя и отчество командира,  называл его  должность.  Затем  сообщалось,  сколько  имеется  показаний  на   этого человека. Никто не задавал никаких вопросов. Ни деловой характеристикой,  ни мнением командующего о названном человеке не интересовались. Если  Диментман говорил, что есть четыре показания, Смирнов, долго не раздумывая, писал на листе: "Санкционирую". Это означало: человека можно арестовать. Я в тo время еще не имел оснований сомневаться  в  том,  что  материалы  НКВД  достаточно серьезны. Имена, которые назывались, были мне знакомы, но близко узнать этих людей я еще не  успел.  Удивляла,  беспокоила  только  легкость,  с  которой давалась санкция.

     Вдруг  я  услышал:  "Кузнецов  Константин  Матвеевич".  Это   был   мой однофамилец и старый знакомый по Черному морю. И тут я  впервые  подумал  об ошибке.

     Когда Смирнов взял перо, чтобы наложить роковую  визу, я обратился к нему:

     - Разрешите доложить,  товарищ  народный  комиссар!  Все  с  удивлением посмотрели на  меня,  точно  я  совершаю  какой-то  странный,  недозволенный  поступок.

     - Я знаю капитана первого ранга Кузнецова много  лет  и  не  могу  себе представить, чтобы он оказался врагом народа.

     Я хотел рассказать об этом человеке, о его службе подробнее, но Смирнов прервал меня:

     -  Раз  командующий  сомневается,  проверьте  еще  раз,  -  сказал  он, возвращая лист Диментману.

     Тот бросил  на  меня  быстрый  недобрый  взгляд  и  прочитал  следующую фамилию.

     Когда совещание окончилось, я задержался в кабинете.  Ко  мне  заглянул Я.В.Волков.  Тоном  товарища,  умудренного  годами, он   сказал,как бы предупреждая от новых опрометчивых поступков:

     - Заступаться - дело, конечно, благородное, но и ответственное...

     Я  понял  недосказанное.  "За  это  можно  и  поплатиться",  -  видимо, предупреждал он.

Читать дальше Враги народа (часть 2)