Прошли годы. Теперь, после XX и XXII съездов партии, все стало на  свои места. Решительно вскрыты преступления времен культа личности Сталина, но мы не можем о них забыть. Вновь и вновь возвращаюсь к тому, как мы воспринимали эти репрессии в свое время. Проще всего сказать:"Я ничего не знал,полностью верил высокому начальству". Так и было в первое  время. Но чем больше становилось жертв, тем сильнее мучили сомнения. Вера в непогрешимость органов, которым Сталин так доверял, да и вера  в  непогрешимость  самого

Сталина постепенно пропадала. Удары обрушивались на все  более  близких  мне людей, на тех, кого я очень  хорошо  знал,  в  ком  был  уверен.  Г.М.Штерн, Я.В.Смушкевич, П.В.Рычагов, И.И.Проскуров... Разве я мог  допустить,  что  и они враги народа?

     Помню, я был в кабинете Сталина, когда он вдруг сказал:

     - Штерн оказался подлецом.

     Все, конечно, сразу поняли, что это значит: арестован. Там  были  люди, которые Штерна отлично знали, дружили  с  ним.  Трудно  допустить,  что  они поверили в его виновность. Но никто  не  хотел  показать  и  тени  сомнения. Такова уж была тогда обстановка. Про себя, пожалуй, подумали: сегодня его, а завтра, быть может, меня. Но открыто этого сказать было нельзя. Помню, как вслух, громко, сидевший рядом со мной Н.А.Вознесенский  произнес  по  адресу Штерна лишь одно слово: "Сволочь!"

     Не раз я вспоминал этот эпизод, когда Николая Алексеевича Вознесенского постигла та же участь, что и Г.М.Штерна.

     После войны я сам оказался на  скамье  подсудимых. Мне тоже пришлось испытать произвол времен культа личности, когда "суд молчал". Произошло  это после надуманного и глупого дела Клюевой и Роскина, обвиненных в том, что они якобы передали за границу секрет лечения рака. Рассказывали, что  Сталин в связи с этим сказал:

     - Надо посмотреть по другим наркоматам.

     И началась кампания  поисков  "космополитов".  Уцепились  и  за  письмо Сталину офицера-изобретателя Алферова. Он сообщал, что руководители прежнего Наркомата Военно-Морского Флота (к тому времени объединенного  с  Наркоматом обороны) передали англичанам "секрет" изобретенной им парашютной  торпеды  и секретные карты подходов к нашим портам. И пошла писать губерния!  Почтенные люди, носившие высокие воинские звания, вовсю старались "найти  виновных"  - так велел Сталин.

     Я знал этих людей, знал об их личном мужестве, проявленном в боях, знал о том, что они  безукоризненно  выполняли  обязанности  по  службе.  Но  тут команда была дана, и ничто не  могло  остановить  машину.  Под  колеса  этой машины я попал вместе с тремя заслуженными адмиралами, честно и безупречно прошедшими через войну. Это были В.А.Алафузов, Л.М.Галлер и Г.А.Степанов.

     Сперва нас судили "судом чести". Там мы документально  доказали,  что парашютная  торпеда,  переданная  англичанам  в  порядке  обмена,  была  уже рассекречена, а карты представляли собой перепечатку переведенных на русский язык старых английских карт (Адмирал Ю.А.Пантелеев, проводивший по  указанию

свыше  вместе  с  начальником  гидрографии  ВМФ  Я.Я.Лапушкиным  экспертизу, отмечал, что ими был составлен акт  по  результатам  экспертизы,  в  котором доказывалось,  что  торпеда  и  карты  несекретные.  Этот  акт  был  передан начальнику Главного морского штаба для доклада Сталину. Однако к делу его не приобщили.). Следовательно, ни о каком преступлении не могло быть и речи.  Я лично  докладывал  об  этом  И.С.Юмашеву  -  тогдашнему   главнокомандующему Военно-Морским Флотом и  Н.А.Булганину  -  первому  заместителю  Сталина  по Наркомату Вооруженных Сил. Оба только пожимали  плечами.  Вмешаться  они  не захотели, хотя и могли.

     Вопреки явным фактам политработник Н.М.Кулаков произнес на "суде чести" грозную обвинительную речь, доказывая,  что  нет  кары,  которой  мы  бы  не заслужили. Помню, как  после  этого  "суда"  я  сказал  своим  товарищам  по несчастью:

     - Сейчас ничего не сделать. Законы логики просто не действуют.

     Оставалось лишь мужественно перенести беду. А беда  только  начиналась. Сталину так доложили о "деле", что он распорядился передать  всех  нас  суду Военной коллегии Верховного суда. А там не шутят.

     Четыре советских адмирала оказались на скамье подсудимых  в  здании  на Никольской улице. И теперь, проходя мимо этого дома, я не могу не  взглянуть с тяжелым  чувством  на  окна  с  решетками,  за  которыми  мы  ждали  тогда приговора.

     Председатель Военной коллегии Ульрих знал, чего требуют от него,  и  не особенно заботился хоть как-то обосновать  приговор.  Для  этого  и  видимых материалов не имелось. Но ему было важно осудить.

     Лично с Ульрихом я знаком не был, но много раз видел его  на  различных заседаниях. Сидя в приемных или в зале  Большого  Кремлевского  дворца,  где проходили  сессии  Верховного  Совета  СССР,  я  не  раз  наблюдал  за  ним. Невысокого роста, с небольшими подстриженными  усиками,  красными  щеками и слащавой улыбкой, Ульрих никак не походил на человека, выносившего суровые приговоры. Напротив, он слыл человеком добрым, словоохотливым  и  доступным. Но это только казалось...

     За короткой судебной процедурой последовал долгий, мучительный перерыв. Около трех часов ночи объявили приговор: В.А.Алафузов  и  Г.А.Степанов  были осуждены на десять лет каждый, Л.М.Галлер - на четыре года. Я был  снижен  в звании "на три сверху" - как говорили моряки, то есть до контр-адмирала.

     Во время суда для меня было отрадно лишь одно -  поведение  подсудимых. Никто не пытался свалить "вину" на другого, облегчить свою участь за счет товарищей. Так старался держать себя и я. Мне на суде была как  будто

предложена лазейка.

     - Вы не давали письменного разрешения на передачу торпеды? - задали мне вопрос.

     - Если разрешение дал начальник штаба, значит,  имелось  мое  согласие. Таков был порядок в наркомате, - заявил я.

     Впоследствии все, привлекавшиеся к суду по этому делу,  были  полностью реабилитированы. А.А.Чепцов (генерал-лейтенант юстиции), стряпавший в свое время обвинительный материал для Военной коллегии, в 1953 году обратился  ко мне за советом, как лучше обосновать нашу невиновность. Я ему ответил: - Как закрутили,  так  и  раскручивайте.  Реабилитация  была  полная, но не все осужденные на том процессе дождались ее.  Лев  Михайлович  Галлер,  один  из организаторов нашего Военно-Морского Флота, отдавший ему всю свою жизнь, так и умер в тюрьме.

     То, что пришлось пережить нам, - было лишь одним из многих  трагических случаев, порожденных грубым нарушением законности в период  культа  личности Сталина. И этот случай - отнюдь еще не самый трагический. Произвол, ломавший судьбы людей, наносил тяжелый ущерб всему нашему делу,  ослаблял  могущество нашей социалистической Родины. Одно неотделимо от другого.